Недавно предложенный законопроект о защите исторической правды мне представляется неудачным, потому что может быть слишком легко обращён против своих изначальных целей. Например, там объявлено недопустимым отрицание правомерности действий войск антигитлеровской коалиции — точнее, «отрицание вынесенного Международным военным трибуналом приговора, а равно отрицание деятельности армий стран антигитлеровской коалиции по поддержанию международного мира и безопасности во время Второй мировой войны, а равно распространение заведомо ложных сведений о деятельности армий стран антигитлеровской коалиции во время Второй мировой войны, соединённых с обвинением в совершении преступлений, в том числе с искусственным созданием доказательств обвинения». Но известно, что действия эти были, мягко говоря, далеко не однородными. Более того, в рамках этой самой коалиции тоже совершено немало преступлений. Вспомним хотя бы, что бомбардировки Дрездена, Хиросимы, Нагасаки явно — даже по самому снисходительному счёту — не оправдывались военной необходимостью. Соответственно, если мы будем всерьёз пытаться защищать все действия антигитлеровской коалиции, то утратим возможность указывать исторические корни современных англо-американских преступлений.
Наша страна тоже, к сожалению, небезгрешна. У нас хватало ошибок. У нас были военные преступники — хотя в малом количестве и их деятельность очень быстро пресекала сама советская власть, но тем не менее известно: скажем, на территории Германии за воинские преступления осуждены несколько тысяч советских военнослужащих. Если закон будет принят в нынешней редакции, то несомненно найдутся мастера извращённых трактовок законов (хотя бы среди профессиональных адвокатов, в чьи служебные обязанности входит именно такая трактовка), способные доказать, что само упоминание об этих преступниках и борьбе с ними — противоправно.
Есть в законе и многие другие недостатки в том же роде. Но главное — мне представляется ошибочной его концепция в целом. Если что-то запрещено ставить под сомнение — сомнение рождается само собою. Нечто подобное можно наблюдать, например, при исследовании процессов репрессий и реабилитации. При пересмотре в 1939–41-м годах (под руководством Лаврентия Павловича Берия) приговоров, вынесенных в 1937–8-м годах (под руководством Николая Ивановича Ежова) все материалы уголовных дел сохранялись даже при полной реабилитации, так что правомерность первичного и пересмотренного приговора поддавалась проверке. При пересмотре же приговоров в 1954–7-м годах (под руководством Никиты Сергеевича Хрущёва) материалы дел реабилитированных, как правило, уничтожались, а в папке оставались только приговор и справка о реабилитации. А раз проверить решение нельзя — неизбежно возникает подозрение о его необоснованности. Полагаю, если запретим сомневаться в справедливости и разумности какого-либо нашего действия — это действие сочтут несомненно несправедливым и неразумным.
Поэтому я бы не заходил так далеко. В нынешних обстоятельствах, к сожалению, мы вообще вряд ли сможем утвердить одну версию исторических событий, как единственно верную. А может быть, и не к сожалению, а к счастью — ведь само по себе нынешнее представление о нашей войне во многом внутренне противоречиво. Мы слишком свыклись с версией, два десятилетия десятилетия навязываемой нам в качестве единственно верной. Поэтому рискуем, что закон в умелых руках профессиональных адвокатов и пропагандистов превратится в средство пресечения любых исследований, способных доказать наше моральное — да и чисто военное — превосходство над противником.
Так что лучше нам не прибегать к хирургии, а ограничиться терапией. В данном случае терапевтическая идея очень проста: надо начать финансировать исследования не только с одной стороны политической баррикады.
Например, военный историк Алексей Валерьевич Исаев сделал для прояснения истины о Великой Отечественной войне больше, чем весь наш Институт военной истории. Больше не для специалистов: они, как правило, понимают, что происходило на самом деле. Больше для рядовых граждан: они, по сути, пропались в ловушку, подготовленную английскими пропагандистами от имени советского перебежчика Владимира Богдановича Резуна — и попались именно потому, что очень долго серьёзное обсуждение вопросов, связанных с Великой Отечественной войной, подменялось у нас повторением нескольких заранее заготовленных формул. Полагаю, что Исаев, сделавший так много для прояснения умов наших сограждан, достоин оплаты, сопоставимой с оплатой всего Института военной истории. И вот когда мы будем финансировать исторические исследования по всему спектру взглядов их авторов, мы, я думаю, сможем гасить противника очень быстро и надёжно. Правда — в отличие от лжи — не содержит внутренних противоречий, так что её обосновывать проще и понятнее, чем пытаться доказать ложь или поверить в её доказывание.
Увы, должен признать: некоторые запреты всё равно необходимы. По очень простой и печальной причине: чтобы опровергнуть ложь, нужно сказать гораздо больше по объёму, чем сама эта ложь. Скажем, на опровержение одной страницы текста того же Резуна Исаеву порой требовалась целая глава его книги — при таком раскладе опровержение целой книги Резуна требует сочинения множества томов. Они уже написаны: слишком уж моден был Резун ещё недавно. Но неспециалист, к сожалению, все их подряд читать не будет: не до того ему. А специалисты и так это знают. Писать же сопоставимый объём книг, понятных неспециалисту, для опровержения других наёмных лжецов никто не станет — именно потому, что не все они так раскручены, как Резун, так что продажу опровержений никто не гарантирует. Поэтому очевидно: нужны и прямые запреты публичной лжи, дабы не заражать нетронутые умы всяким бредом.
Но запрещать можно только повторение тезисов, ранее опровергнутых в формате нормальной научной дискуссии. Если человек повторяет опровергнутое, он либо не «в материале» (и тогда в его публикациях нет смысла), либо сознательно врёт.
Вообще запрет повторения уже опровергнутой лжи полезен не только применительно к нашей истории, но и во множестве других вопросов. Я не раз говорил и писал: отцы-основатели Соединённых Государств Америки обосновывали свободу слова правом каждого человека на доступ к любым сведениям, необходимым для принятия обоснованных решений. Более того, сама эта концепция свободы информирования ради свободы решения существовала в философии за многие века до появления Соединённых Государств. Из этого следует: свобода слова никоим образом не означает свободу лжи. Люди должны располагать свободой слова для высказывания достоверных — насколько это возможно в данное время при данных обстоятельствах — сведений. А вот свобода лжи никоим образом не означает свободы слова и не следует из свободы слова. Наоборот, свобода лжи означает, что действительно свободное слово ограничено — хотя бы тем, что ресурс человеческого внимания конечен, и тот, кто потратил время на чтение и прослушивание лжи, может потом не найти времени на чтение и прослушивание её опровержений.
Обсуждение же вопросов, ранее не исследованных в полноценной дискуссии, запрещать нельзя. Именно потому, что в этом случае мы рискуем: лекарство окажется гораздо хуже самой болезни.
