Прежде всего предупреждаю: нижеприведенная идея принадлежит не мне. Её предложил мне по телефону некий энтузиаст, чьи координаты я не успел зафиксировать, а потом не смог вычленить в потоке входящих звонков (за день их бывает по нескольку десятков). Поэтому прошу его простить меня за это невольное нарушение его авторского права и стараюсь загладить свою вину подробным анализом экономического смысла и предыстории его предложения.
На заре советской власти страна почти не располагала сельскохозяйственной техникой. В годы Первой Мировой и Гражданской войн её почти не производили, а за рубежом и подавно не покупали: хватало задач поважнее. Да и до войны механизация была по карману разве что немногим крупнейшим землевладельцам и арендаторам, так что парк сельхозмашин (с конным или в лучшем случае паровым приводом: тракторы с двигателем внутреннего сгорания тогда были вообще редчайшей экзотикой) был катастрофически недостаточен для обслуживания всех плодородных земель. Основные работы велись вручную — разве что пахали сохой или плугом на конной или воловьей тяге.
Впрочем, на большинстве крестьянских наделов даже коню трудно было развернуться. Каждая община делила (и едва ли не ежегодно переделяла) свои земли между членами этой общины (до советской власти — между трудоспособными крестьянами мужского пола, в советское время — между всеми жителями села) не просто поровну. Она ещё и старалась разделить поровну каждый участок, отличающийся от прочих удобством обработки, обводнённостью и множеством прочих факторов, влияющих на плодородие. В идеале каждый из наделяемых землёй должен был уравняться со всеми прочими по природным возможностям своего надела. В погоне за этим идеалом надел составлялся из множества лоскутков, где не то что технике — самому крестьянину трудно было пройти. Уже через пару лет после Гражданской войны, когда система передела общинных земель стала едва ли не идеально уравнительной, межи — необрабатываемые промежутки между наделами, используемые для указания их границ и для прохода крестьян к своим участкам без риска потоптать соседский посев — занимали в Центральной России (где плотность сельского населения была наивысшей в стране) едва ли не четверть обрабатываемой площади.
Чересполосицу большевики частично смягчили, предложив крестьянам создавать товарищества обработки земли (ТОЗ). Члены товарищества объединяли свои наделы для использования крупной техники (в основном — конфискованной у бежавших помещиков: средства для закупки новых машин можно было получить только от продажи выращенного зерна, а его поначалу — до массового использования машин — еле хватало на собственные потребности крестьян). Затем межи восстанавливали (для чего советской власти пришлось срочно обучить в несколько раз больше землемеров, чем было востребовано до революции), так что ручные операции (от посева — тогда ещё разбрасыванием зерна с ладони — и внесения удобрений до прополки) каждый делал сам и сам же получал урожай, сообразный своим трудам и умениям.
Постепенно (с подачи тех же большевиков) появились и другие формы совместного сельского хозяйствования. Самой популярной в конечном счёте стала артель, известная также как коллективное хозяйство — колхоз. Напомню основные черты артельной организации работы. Все члены артели считаются совладельцами всего имущества, переданного ими в артель первоначально или созданного уже в рамках артели. Труд каждого учитывается по количеству и качеству (в условных единицах — трудоднях, то есть днях труда на простейшей из сельхозработ; в зависимости от исполняемых обязанностей и интенсивности работы можно было за день получить и полтрудодня, и пять). Плоды труда всей артели также рассматриваются как общая собственность её членов; Из этих плодов выплачиваются налоги государству, оплачиваются расходные материалы, и услуги партнёров. Остаток распределяется общим собранием членов артели на фонд амортизации и развития хозяйства и фонд оплаты труда. Фонд оплаты труда распределяется поровну на каждый трудодень — соответственно каждый член артели получает долю, пропорциональную его труду.
Такая организация труда требует немалых навыков сотрудничества, непривычных крестьянам, доселе совместно исполнявшим разве что работы, заведомо физически непосильные одиночке и даже одной семье (так, избы чаще всего ладили всем селом — причём без особой оплаты, просто за еду по ходу работы и уверенность в аналогичной помощи от того, кому помогли сейчас), причём при непосредственном взаимодействии, а не с учётом действий тех, кто работает в другом месте и/или в другое время. Не зря партия направила на село двадцать пять тысяч рабочих с крупных заводов: о сельском хозяйстве они — в основном горожане во втором, а то и в третьем поколении — почти ничего не знали, зато навыки коллективной работы усвоили, так что могли передать их членам новоиспечённых артелей. Но даже при этой помощи в первые пару лет массовой коллективизации случались катастрофические провалы в работе: каждый надеялся, что с его задачей справятся другие, или даже забивал свой рабочий скот, предполагая, что воспользуется сданным в общее пользование рабочим скотом других членов артели. Это стало, в частности, одной из причин голода 1932–3-го годов. Словом, Михаил Александрович Шолохов в «Поднятой целине» дал реалистичную картину начала коллективизации.
Но кроме всех этих организационных неурядиц, преодолённых буквально за пару лет накопления опыта работы в новых условиях, было и объективное препятствие к росту производительности сельского труда. Высокопроизводительной техники всё ещё не хватало. Владимир Ильич Ульянов под конец жизни мечтал о сотне тысяч тракторов как гарантии перехода всея Руси к коллективному хозяйствованию. О прочей технике, приводимой в движение этими тягачами (ведь само слово «трактор» означает «тягач» — а надо ведь ещё иметь что тянуть), он и не говорил. Все эти тракторы и прицепы лишь предстояло создать (или хотя бы купить) на деньги от продажи сельхозпродукции. А её без них и не произвести в нужном количестве: еле на собственный прокорм хватало.
Разорвать порочный круг удалось созданием сети машинно-тракторных станций — государственных предприятий, где сосредоточили весь наличный парк сельскохозяйственной техники. По заказу сельских хозяев они выполняли соответствующие работы на их землях. Понятно, при прочих равных условиях — когда за услугой одновременно обращались из нескольких мест, где наступила подходящая для неё погода — предпочтение отдавали коллективным хозяйствам — не только по политическим причинам, но и благодаря большей скорости обработки крупных наделов, и сообразно большей вероятности выплаты цены заказа из большего урожая. Поэтому МТС оказались мощным стимулом к объединению частных угодий. Но главное — они резко подняли производительность всего сельского хозяйства страны.
Заодно МТС решали задачу обслуживания техники. Чем её больше собрано в одном месте, тем меньше затраты на мастерские и ремонтников в расчёте на одну машину, тем легче подобрать специалистов достаточно высокой квалификации. Вдобавок в большом собрании техники можно при затруднительности получения запасных частей (например, к устаревшим моделям: мощностей советской промышленности очень долго не хватало для одновременного производства и новых образцов, и запчастей к старым — это привело, в частности, к небоеспособности в 1941-м году большей части танков, выпущенных до середины 1939-го, когда на конвейер встали качественно новые образцы) «из двух калек собрать одного инвалида» — использовать самые изношенные экземпляры как источник компонентов для более работоспособных. Более того, можно даже закупить оборудование, необходимое для самостоятельного восстановления и/или изготовления значительной части нужных деталей — это менее производительно, чем на крупных заводах, но выгоднее, чем ничего не делать.
К сожалению, как и большинство организационных достижений СССР, МТС уничтожены по инициативе Никиты Сергеевича Хрущёва. Он распорядился распродать технику и оборудование для её обслуживания самим сельскохозяйственным предприятиям (да ещё по изначальной цене, без учёта износа). Понятно, нагрузка на единицу техники резко сократилась, а затраты на её содержание так же резко выросли. Для достижения прежней производительности труда понадобилось в несколько раз нарастить машинный парк, это уже нельзя было оплатить из текущих доходов от сельхозпроизводства, и оно стало дотационным (как тогда говорили, планово убыточным).
Кстати, тогда же Хрущёв перевёл значительную часть сельскохозяйственных артелей в статус государственных предприятий (их тогда называли совхоз — советское хозяйство). А промышленные артели национализировал полностью, тем самым резко затруднив оперативную реакцию этих предприятий (до него включённых в общую систему планирования лишь по макропоказателям) на колебания спроса и/или новые разработки. При этом совладельцам артелей даже не возместили цену переводимых в государственную собственность производственных фондов. Это потом аукнулось при попытке Михаила Сергеевича Горбачёва возродить артельное производство: новые кооператоры боялись накапливать заметную общую собственность — вдруг вновь национализируют? В кооперацию пошли только те, кому практически не требовалось оборудование.
Кстати, в бытность Горбачёва первым секретарём Ставропольского краевого комитета КПСС там появился — и благодаря его рекламе распространился по заметной части СССР — ипатьевский (по фамилии разработчика, ныне забытого настолько, что мне так и не удалось выгуглить сведения о нём) метод ведения сельскохозяйственных работ: вся техника нескольких соседних хозяйств собиралась на одном поле, где условия для обработки уже оптимальны, и за считанные дни (а то и часы) выполняла там всё необходимое, а затем переходила на следующий подходящий участок. По сути, это попытка воссоздать методику машинно-тракторных станций при сохранении разрозненной собственности на совместно используемое оборудование.
Насколько я наслышан, нечто подобное время от времени практикуют фермеры — не только в нашей стране, но и там, где благотворность частной собственности с индивидуальным хозяйствованием отродясь не ставили под официальное сомнение. Техническая логика сильнее экономических предрассудков.
Исходя из всего вышеизложенного, предложение моего собеседника представляется очевидным. Российское правительство нынче сулит отечественным сельскохозяйственным производителям не только поддержку через ограничение импорта из стран, наложивших на нас санкции, да налоговые поблажки, но и — в кои-то веки! — прямые кредиты по разумным ставкам, а порою даже дотации. Отчего бы не направить эти денежные потоки на создание новой сети машинно-тракторных станций? Можно — сообразно не только либероидным предрассудкам, но и порождённым ими заблуждениям значительной части добросовестных хозяйственников — предоставить эти деньги целевыми кредитами на создание частных МТС, хотя тогда и придётся следить, чтобы они, оказавшись региональными монополистами, не задирали тарифы до уровня, вынуждающего сельских хозяев всё же приобретать собственную технику (как тарифы РЖД вынуждают развивать автомобильные грузоперевозки и выталкивают пассажиров на самолёты). Но на мой взгляд, куда выгоднее — вопреки либероидной мантре о порочности всякой хозяйственной активности государства — создать государственную сеть МТС, дабы гарантировать быстрый возврат затрат и максимальную эффективность применения. Может быть, в каких-то регионах можно даже организовать конкуренцию государственных МТС с частными. Но главное — эти затраты несравненно эффективнее поддержки натуральных — самостоятельно приобретающих всё необходимое для труда — хозяйств. Как известно даже из истории средневековья, натуральное хозяйство безнадёжно проигрывает любым формам производственной кооперации.